‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Косово поле

Заметки русской паломницы.

Заметки русской паломницы.

Об авторе. Надежда Юрьевна Локтева родилась в 1969 г. в Куйбышеве, ныне г. Самара. Окончила факультет журналистики МГУ. Работала в журнале «Самара и губерния» и других самарских изданиях. Сейчас работает в «Социальной газете». Член Союза журналистов России. Живет в Самаре.

В первый раз границу самопровозглашенного государства Косово я проспала. Встрепенулась, услышав сквозь дремоту слово «Лепосавич», когда ночной автобус, что выходит из Белграда за час до полуночи и прибывает в Косовскую Митровицу в пять утра, выворачивал на трассу с улиц небольшого городка. Это вот — уже все? Это — Косово?..

В предутреннем зябком тумане Косово показалось мне сумрачной горной страной с подступающими к дороге скалистыми склонами, где каменные гряды перемежались цепким извилистым кустарником, с доцветающими маками у обочин и бегущей навстречу бурной зеленоватой рекой. Видимо, пограничник, зайдя в салон для проверки документов, лишь скользнул взглядом по лицам сонных пассажиров и, не заметив ничего подозрительного, махнул рукой водителю: проезжайте. А то и вовсе без слов открыл шлагбаум. Но через два дня, возвращаясь в Митровицу с фольклорного праздника в Павлице, я столкнулась с некоторыми переменами. Мужеподобная албанка в полицейской форме заглянула в мою краснокожую паспортину и унесла документ куда-то в будку на пограничном посту. Я занервничала: меня предупреждали, что со штампом самозваного государства могут потом возникнуть проблемы уже с сербскими пограничниками, — но, к счастью, паспорт вернули без вопросов и без лишних штампов.

Это было в конце июня, накануне Видовдана. Через месяц албанское правительство Косова при помощи ооновских «миротворцев» начнет операцию по установлению окончательного контроля над пограничными переходами на севере края. А сербы в ответ выйдут на баррикады, перегородив горами щебня дороги и мост в Косовской Митровице. И продолжают держать эти баррикады — до сих пор. И что будет дальше — ответ, может быть, и предсказуем, но таков, что верить в него очень не хочется…

На древней Косовской земле колокольни похожи на сторожевые вышки. Колокольня в монастыре, Баньска.

Поездка на Косово (сербы говорят именно «на Косово», а не «в Косово») была моей давней мечтой — а после самостоятельного путешествия по Сербии и Черногории в 2008 году, трехлетнего изучения сербского языка и интернет-знакомства с людьми, связанными с этой землей кровными или духовными корнями, превратилась в оформившуюся реальность. И люди, которые упоминаются здесь и которым я обязана тем, что они открыли мне Косово — свои Косово и Метохию, — сейчас там. Может быть, сейчас — на баррикадах. И что для них можно сделать — я не знаю. Страшно сознавать свое безсилие и понимать, что хороших путей решения этой проблемы не осталось ни у косовских сербов, ни у Российского правительства, к которому они обращаются с мольбой о помощи, ни у сербского государства, которым управляют люди, недавно ясно показавшие, что сербское Косово для них — это кость в горле, препятствующая вожделенному вступлению в Евросоюз. Конечно, уезжать со своей земли косовские сербы не хотят. И раздел Косова с объявлением независимости сербского Севера — это очень, очень плохой вариант для сербов Метохии — древней монастырской земли (ведь греческое слово «метох» и означает монастырская земля!), где находятся величайшие Православные святыни и живут сотни людей, которые в этом случае окажутся беззащитны… Пока они надеются на нашу помощь — а главное, на помощь Божию…

Две твердыни

Знакомством с Валентиной Питулич, преподавателем эвакуированного из Приштины университета в Косовской Митровице, я обязана потрясающей исполнительнице и собирательнице сербских народных песен Светлане Стевич. А к ней в дом на Бановом брду меня в свою очередь привела русская певица из Баня-Луки Наташа Тодорович-Яковлева, с которой мы встретились в Белграде. Услышав, что я собираюсь на Косово и Метохию, Светлана тут же позвонила Валентине, обрисовала ей ситуацию и передала мне трубку. И уже назавтра в полдень в кафане «Бели двор» напротив университета в Митровице мы встретились со сдержанной стройной женщиной, одетой с чуть старомодной классической элегантностью, с девической легкостью в кости и хорошей улыбкой. «Я родилась, когда полетела в космос первая женщина-космонавт Валентина Терешкова, меня назвали в ее честь», — сказала она о себе (напомню, кто не знает: Терешкова побывала в космосе 16 июня 1963 года)

Натовские бомбежки 1999 года Валентина пережила в столице края, равно как и последующий ад в приштинском гетто, где на осадном положении, забаррикадировавшись в квартирах, ждали возможности уехать немногочисленные оставшиеся сербы — в том числе преподаватели университета. «Когда война кончилась, для нас она только началась», — вспоминала она. Кстати, не знаю, не она ли упоминается в книге Павла Тихомирова «Крестный путь Косово», в главе, написанной по воспоминаниям Небойши Йеврича, опубликованным в журнале «Светигора»: «…Валентина оставалась в «YU-программе». «YU-программа» — это сооружение, тюрьма открытого типа, где живут под защитой KFOR-а оставшиеся в городе сербы. В здании 25 детей. Уже октябрь, но в школу идти некуда. Никто не ходит в школу. Никто не выходит во двор. Никто из них вообще никуда не выходит. Валентина вышла купить хлеба и вернулась окровавленная, в изодранной одежде. Валентина должна была идти за хлебом. Знала, чем чреваты такие походы. Знала, что бывает с теми шке, которые попадают на рынок — в царство Повелителя Мух. Как уже было не раз с теми шкийями, которые, не в силах больше глядеть на голодных детей, выходили на рынок. Их мужья не смели выходить за двери своих квартир с тех пор, как армия НАТО вошла в город. А вслед за ними приехали черные орлы на красных тряпицах…»

Монахиня Антонина с Валентиной Питулич в монастыре.

Сейчас Валентина живет в селе Лешак недалеко от Лепосавича, и приехала оттуда на своей машине, чтобы показать русской журналистке монастыри на севере Косово — Соколица и Баньска, которые находятся неподалеку. Проезжаем Звечан, увешанный плакатами с изображением Новака Джоковича. Отец известного теннисиста («первой ракетки мира!») — родом отсюда, и жители очень радуются за своего земляка, тем более что сам чемпион активно помогает косовским сербам — построил в Звечане теннисный корт и подарил общине машину «скорой помощи» с оборудованием. За мостом через Ибар с зеленой водой, по берегам которого сидят рыбаки, сворачиваем направо — мимо рудника, под опорами заброшенной канатной дороги, где криво зависли ржавеющие люльки вагонеток, — и дорога узким серпантином взмывает высоко в гору. Деревянный крест на повороте, сколоченный из неоструганных сосновых жердей, подножие обожжено — то ли лесным пожаром при жизни дерева, то ли пытались спалить албанцы (интересно, кто в таком случае помешал им в этом безлюдье довести дело до конца?). Еще поворот, другой крест — металлический… резная табличка с текстом о Божией Матери, что хранит и бережет нас: «…береги и ты чистоту и красоту этих гор». Валентина притормаживает, чтобы я успела прочитать, кивает: понятно? Понятно…

Выше… выше рудничных труб, выше торчащей, как клык, одинокой горы в драконьей чешуе серых утесов, почти к облакам… Навстречу из-за поворота выныривает кфоровский броневичок, за ним еще несколько, проносятся мимо. «Там у самого монастыря шиптарское село, — поясняет Валентина. — И в окрестных селах тоже сплошные албанцы» (шиптари — это, вопреки распространенному мнению, не презрительная кличка, а самоназвание албанцев — прим. авт.).

— В этом монастыре есть скульптура Божией Матери, которая раньше находилась в монастыре Баньска, пока его не разрушили турки. Вообще-то статуи — это редкость для Православия, но она чудотворная — женщины, которые не могут родить детей, приходят сюда молиться, даже мусульманки. И потом в благодарность приносят свои украшения — золотые, серебряные цепочки, серьги, — рассказывает Валентина. Я говорю, что у нас тоже прижился этот обычай — привешивать в благодарность украшения к чудотворным иконам.

Валентина ставит машину на асфальтированную площадку, откуда ведет лестница вниз, где почти вровень с дорогой краснеют черепичные крыши домов. Вход на лестницу перегорожен калиткой, закрытой на засов. «Шиптари», — шепотом поясняет Валентина. И правда, внизу, над глухими воротами, ведущими в один из дворов, развевается красный албанский флаг с черным орлом. А мы поднимаемся выше, к монастырским воротам. Они не заперты, хотя живут здесь всего лишь несколько монахинь, а кфоровцев в обозримом пространстве не видно. Правда, во дворе обители выкладывают черепичную кровлю над участком стены несколько мужчин, но это мирные рабочие-сербы, к тому же почти все пожилые. Маленький монастырь террасами поднимается в гору, где редкие яблони и персиковые деревья соседствуют со старинными каменными крестами столь же крохотного кладбища.

Стучимся в дверь домика, где живут сестры, открывает пожилая монахиня — как оказывается, сама игумения Макария. Личность очень известная: в миру доктор химии и теологии, много лет преподавала в университете в Белграде, а ныне — настоятельница монастыря и талантливый иконописец, чьи работы знают во всей Сербии. У монастыря сильная иконописная школа, пишет иконы и монахиня Антонина, которую игумения посылает открыть нам церковь со статуей Божией Матери.

Какая необычная скульптура! И в то же время какая опознаваемая, впитанная в кровь архаика! Резной византийский виноград по спинке трона, где восседает Царица Небесная, — но ни тени аскетической иконной утонченности, ни прилатиненной классической правильности — телесность не чувственная, но древняя, природная, земляная витальность. У Матери с Младенцем приземистые фигуры, круглые скуластые лица, грубоватые схематично намеченные черты — сродни, наверное, нашим деревянным, вытесанным топором скульптурам Христа и Николая Угодника на Русском Севере. Сколько поколений женщин молились перед Ней? Прикасаюсь губами к каменным складкам одежды: благослови, Владычица!..

Стены в притворе со скульптурой Богородицы расписаны фресками — свежими, некоторые еще не закончены, некоторые только намечены прорисями. Это в основном работа Антонины — игуменией написаны большие иконы в иконостасе. Монастырь посвящен Покрову Божией Матери, и повсюду здесь — картины Ее жития, начиная от объятия Иоакима и Анны, символизирующего Зачатие, до Успения, где Господь над телом Матери Своей бережно принимает на руки, как младенца, Ее крылатую душу…

Глаза на всех фресках — такие живые, что щемит сердце: наверное, так писать можно только здесь, на земле, куда и ангелы с небес смотрят со смесью надежды и скорби, сострадания и гнева…

Валентина с сестрой Антониной что-то горячо начинают обсуждать. Я плохо понимаю быструю речь и чувствую себя ребенком, который уже научился читать по складам, но которому требуется время и усилие, чтобы знакомые буквы выстроились для него в целостное слово и обрели смысл. Но все же улавливаю, что речь идет о каких-то знакомых обеим людях и, кажется, о чьем-то криминальном прошлом и о том, что исцелить от этого возможно только любовью. В какой-то момент меня накрывает — я тихо начинаю сходить с ума, когда до меня доходит смысл этой ситуации: две женщины, пережившие войну, стоят здесь, на маленьком клочке сербской земли посреди оккупированной территории, в монастыре в окружении албанских сел, и на полном серьезе рассуждают о любви! И это правда, это не шутка, не пропаганда и не чья-то выдумка… Ну не безумие ли? Или — чудо, как и само существование здесь этого островка во враждебном море?..

Чудотворная икона Пресвятой Богородицы вся покрыта украшениями, принесенными в дар от благодарных верующих.

…Мы поднимаемся по лестнице на самый верх монастыря — на смотровую площадку — башенку, накрытую беседкой. Отсюда видно все, как на ладони — и албанское село, и окрестные села, и сбегающие вниз извилистые дороги, и горы, покрытые редким лесом, и аккуратный монастырский огородик, расположенный террасами прямо под нами. Внизу мать Макария беседует с рабочими, отдает им какие-то распоряжения, смеется… Молодая монахиня, сидя на стене, подвязывает виноградные лозы, другая косит траву на склоне мотокосой, ветер доносит запахи сена и цветущих трав… Буйствуют розы в маленьком садике, цветут по склонам иван-чай, тысячелистник, душица, и на обратном пути, остановившись, мы набираем охапку зверобоя, который здесь именуют попросту «чай». Я уже выяснила у бабушек на рынке в Македонии, что душицу они называют «русский чай» (в Сербии ее вроде бы зовут как-то иначе), а душицей, судя по всему, называют другую траву. Нана — мята, жалфия — шалфей… Смиль — безсмертник, это помню из народной песни про Смиляну и венок… Еще порадовало название тысячелистника — «хайдучка трава» (естественно, из-за кровоостанавливающих и ранозаживляющих свойств, актуальных при гайдуцком образе жизни)… Спрашиваю у Валентины, как называется по-сербски иван-чай. Она не знает, но, услышав, что у нас эту траву тоже используют для заварки, срывает на пробу несколько соцветий.

Дальше наш путь лежит в монастырь Баньска. Это — на север, по другую сторону Ибра, чуть выше одноименного села на склоне лесистой горы. При входе, среди остатков старых монастырских стен, сложенных в распространенном здесь стиле — из дикого камня, перемежающегося красным кирпичом, поставлены ульи, дальше, возле церкви — решетчатая башенка-колокольня…

Когда-то этот монастырь, построенный в начале XIV века королем Стефаном Милутином, был одним из величайших и прекраснейших в Сербии. Дивный храм, сложенный из мрамора трех цветов — белого, розового и зеленого, — украшал резной портал, а скульптура Божией Матери с Младенцем, которую мы видели в Соколице, служила тогда надвратной фигурой. Поражало воображение и внутреннее убранство — мраморный иконостас с мозаикой, позолоченные фрески. «Там, где желтое, всюду была позолота», — указывает Валентина на едва различимые остатки росписей на своде перед алтарем. Судя по куску уцелевшей арки, золотым тут было все небо, все пространство в промежутках между росписями — и это не считая деталей фресок, нимбов, иконостаса… Ныне о былом великолепии можно только догадываться — вскоре после Косовской битвы монастырь был захвачен турками, разрушен и превращен в военный лагерь, а церковь — в мечеть. Около пятисот лет обитель пребывала в запустении, и лишь через несколько десятилетий после освобождения Сербии от османского рабства храм начали восстанавливать, а в 2004-2005 годы был построен жилой корпус для братии возрожденного монастыря.

Как я понимаю, людям, которые воскрешали к жизни, казалось бы, навсегда уничтоженную и поруганную обитель, было не до жиру — поэтому они не стали заботиться о том, чтобы сохранить в первозданности то, что осталось от памятника истории и архитектуры, а воссоздали храм, в котором можно молиться. Просто возвели заново из красного кирпича недостающие стены, пристроив их к старым, средневековым, и вставили кое-где в кладку сохранившиеся блоки мрамора, хорошо видные и изнутри, и снаружи. И это было правильно. Правильнее некуда. Так хирург на поле боя не думает о пластике лица, рассеченного сабельным ударом, — лишь бы остановить кровь, наложить швы, сохранить зрение и способность речи и как можно скорее вернуть раненого бойца в строй. А уж жены потом будут любить героев не за красоту, а за мужество, за надежность, за честные шрамы, полученные в сражениях и носимые, как награда… Так пишут мучеников на иконах с атрибутами тех мучений, что претерпели они за Христа, и так нес Свои пять ран, не скрывая от учеников, и Сам Воскресший Спаситель…

Возрожденный монастырь не стыдился своих шрамов, и в этом была своя, особенная, величавая, воинская красота — красота с высоко поднятой головой. Это впечатление усилилось, когда мы встретились с игуменом. Для настоятеля монастыря игумен Даниил очень молод — на вид немногим больше тридцати. Он красив какой-то внеисторической одухотворенно-мужественной красотой — высокий, с пышной гривой длинных рыжих волос… Он беседует с Валентиной, и я опять понимаю, что раз-говор рассчитан и на меня, но с трудом поспеваю за быстрой речью. Игумен рассказывает о том, как ездил в Болгарию на переоблачение мощей святого короля Милутина, чье нетленное тело было увезено отсюда болгарами во время одной из войн. Уходит куда-то и, вернувшись, дарит нам с Валентиной по пакету с книгой о монастыре Баньска, бумажной иконкой короля Милутина и крошечным белым лоскутком — клочком рубахи с мощей святого… Себя фотографировать не благословляет, зато разрешает поснимать в церкви. И, обходя снова храм, прикасаясь руками к разноцветному мрамору старой кладки, стараясь впитать все и запомнить, я формулирую для себя то, что составляет родство и различие этих двух не похожих друг на друга обителей. Если Соколица — монастырь действительно женский, чья соколиная крылатость и отвага согреты материнским теплом, а каждый клочок каменистой земли под скалами любовно возделан и обласкан женскими руками, то Баньска — обитель мужская по самому своему духу. Тут тоже царит идеальный порядок и чистота, так же цветут цветы на клумбах, но это порядок военного лагеря, где все подчинено готовности к битве.

А еще… не та ли это самая Баньска, владения легендарного косовского юнака Бановича Страхини? Настолько благородного, что простил любимой жене, красавице Андже, предательский удар в момент схватки с ее, жены, похитителем и насильником Влахом-Алией? Где-то здесь, в этих лесистых горах, выслеживал Страхиня врага, и может быть, сюда, в стены монастыря, привез потом верную любу для покаяния и примирения — к доброму старцу-духовнику, к святому гробу царя Милутина, к подножию каменной Божией Матери, что хранится теперь в Соколице… Отсюда и ушел потом в Косовскую битву, выбирая Небесное Царство — вместе с князем Лазарем, вместе с милым тестем Югом-Богданом и его сыновьями…

Потому и стоят теперь эти две твердыни по разные стороны Ибра, что за каждой из них — та небесная косовская рать, и она же — за спиной у нынешних защитников Косова. И только в этом — основание для надежды…

Видовдан

Видовдан — слово святое. Видовдан в Православном календаре — это день святого Вита или Вида, а в Сербии — одновременно день славы и скорби. На Видовдан перестают куковать кукушки, а в глухую полночь реки, по преданию, окрашиваются кровью — как это было тогда, 28 июня 1389 года, когда на Косовом поле произошла знаменитая битва с турками, которая положила начало пятисотлетнему османскому игу. И определила не только земную, но и метафизическую судьбу сербского народа, избравшего вместо временной победы Небесное Царство.

Монумент на месте Косовской битвы.

Грачаница — большое село, сербский анклав неподалеку от Приштины. Помимо сербов, здесь много цыган — чумазые пацанята, промышляющие попрошайничеством, хвостиками таскаются за каждым из приезжих и монотонно канючат: «Гив мани… гив мани…» Центр Грачаницы — монастырь Успения Пресвятой Богородицы, задужбина (от слова «за душу» — где молятся за душу основателя и строителя храма) короля Стефана Милутина, с дивной церковью, построенной в XIV веке. После войны 1999 года сюда была перенесена из Призрена кафедра епископа Рашко-Призренского.

…Во дворе монастыря, перед храмом — деревянный помост-сцена; ее возвели для вчерашнего «Песенного причастия», как назывался Видовданский поэтический «сабор», на котором до позднего вечера читали стихи и награждали поэтов — победителей конкурса. Сегодня на этом помосте, под установленным на случай дождя навесом, служит Видовданскую литургию Патриарх Сербский Ириней. Древняя церковь не вмещает всех собравшихся — людьми заполнена площадь перед храмом, все пространство до ворот… Перед самым причастием вдруг хлынул ливень, да такой, что казалось, разверзлись небеса. Это внесло некоторую сумятицу — толпа мгновенно расцвела зонтами, но те, кому места под ними не хватило, побежали прятаться под деревьями, под карнизами… Однако дождь кончился так же внезапно, как и начался, и служба пошла дальше своим чередом.

После Литургии праздник продолжается на Газиместане — так называется мемориал на поле битвы, на месте, где принял мученическую смерть князь Лазарь. Это несколько километров от Грачаницы, между Приштиной и Косовской Митровицей. Центральная улица села заполнена разномастными автобусами, в которых из разных уголков Сербии приехали паломники, но свободных мест ни в одном из них нет — я напрасно мечусь от водителя к водителю, задавая один и тот же вопрос: «Има ли место?». Неужели так и не удастся попасть сегодня на Косово поле? Наконец какие-то ребята в футболках с эмблемой «Равногорского покрета» (четницкого монархического движения) переспрашивают: Русия? — и кивают, мол, има место… Втискиваюсь в автобус, заполненный, как в часы пик, повисаю на поручне. Ничего, ехать недолго…

Ага. Как только автобус трогается и отъезжает на пару сотен метров от монастырской площади, начинается то, что по-сербски называется емким словечком «гужва», которое обозначает и очередь, и давку, и автомобильную пробку. Длинная вереница автобусов и автомобилей ползет по запруженной улице невыносимо медленно, как через московские перекрестки в часы пик. Нас обгоняют пешеходы, машут людям в автобусах руками… Долго тянутся минуты, движутся медленно, как эта вот самая гужва… Это было бы нестерпимо, если бы не сознание того, что мы едем, все-таки едем, и рано или поздно доберемся. Туда, на Косово поле…

«…На три свето и на три саставно // С трех сторон света

Одлазимо на Косово равно, // отбываем на равнину Косова поля,

Одлазимо на суђено место, // отправляемся на место судьбы,

Збогом, маjко, сестро и невесто!..» // Прощайте («с Богом!»), мать, сестра и молодая жена

Наконец — пробились, вырвались на широкую трассу, помчали с ветерком. Ненадолго — впереди Приштина с ее узкими проездами между котлованами новостроек, которые нужно миновать, чтобы выбраться на митровицкий путь. Вот уже знакомый огромный портрет Билла Клинтона на бульваре его имени (говорят, там есть еще два кафе «Хиллари» и «Моника» — о дивная простота нравов!), уменьшенный клон американской статуи Свободы на крыше отеля (такой вот он, новый косовский патриотизм!) — и опять ползем-гужуемся со скоростью полметра в минуту. Сзади в который раз запевают то «Гимн косовских юнаков», то «Ой, Косово, Косово!..» — при этом такт отбивается ладонями по стенам, автобус сотрясается от оглушительного грохота… Албанец из стоящей на обочине машины показывает нам средний палец, ему отвечают тем же — в десяток рук. Он смеется, сербы тоже — всем весело, все довольны собой… Со стороны это кажется какой-то забавной игрой, вроде футбольного матча. Потом уже узнала, что в этот день в Косовской Митровице шиптари закидали камнями автобусы с сербами, возвращавшимися с Газиместана, и были пострадавшие.

Сербские монахини приехали на Косово поле.

Подобные провокации происходят каждый год, но приезжающих на Косово поле на Видовдан меньше не становится — объявления об организованных поездках я видела перед этим и в Белграде, и в Нише…

Снова вырываемся на трассу, еще немного, и автобус становится у обочины. На всякий случай снимаю на цифровой фотоаппарат номер машины — чтобы не забыть и найти потом автобус среди многих других. Колонной растянувшись по дороге, шагаем вверх, на вершину пологого холма, где высится «стуб» — построенная из камня башня-монумент, на которой сверху донизу растянуто полотнище с иконным изображением святого князя Лазаря. Кто-то разворачивает флаги, транспаранты (оказывается, в Сербии тоже есть патриотическая организация под названием «Наши», но с нашей единороссовской молодежью она никак не связана)…

— Ко-со-во jе срце Србиjе! Срце Србиjе! Срце Србиjе! — хором скандируют впереди, и это отдается в груди с каждым шагом, ударами сердца… «Ко-со-во jе срце Србиjе!..» Затыкаю за косынку алый мак, сорванный на обочине, он трепещет у виска, но от ветра яркие шелковые лепестки разлетаются один за другим, оставив зеленую сердцевинку в ресничках тычинок… Внутри у косовских маков — черный крест, образованный рисунком на основаниях лепестков…

По левую руку, метрах в ста от дороги, какое-то военное сооружение — решетчатая наблюдательная вышка, колючая проволока, солдаты. Рядом — развалины, зарастающие травой: потом мне объяснили, что здесь была церковь, разрушенная албанцами. Газиместан охраняют военные и косовская полиция, сам мемориал тоже обнесен «колючкой», но сейчас через пропускной пункт народ валит валом, а рядом с кордоном раскинулись палатки, откуда аппетитно тянет жареным мясом — там готовят на углях плескавицы (по-нашему — большая котлета) и продают пиво и газировку, как на праздничных гуляниях. Кто-то уже выпивает и закусывает, расположившись своими маленькими компаниями на траве, но в основном все сосредоточились на площадке вокруг башни, где теснятся флаги и куда ведет широкий бетонный всход.

Небольшая сутолока, люди смолкают, расступаются — и через толпу, благословляя окружающих, быстро проходит Патриарх Ириней, с ним Владыка Теодосий, священники, монахи… Потом, через какое-то время, проходит кто-то еще, кого я не разглядела, тоже со свитой, — но его встречают недовольным гулом и начинают скандировать: «Ратко Младич! Ратко Младич!», — поднимая портреты генерала, которого выдали на заклание в Гаагу как раз за несколько дней до этого. Уж не сам ли Тадич почтил приездом, или это кто-то другой из правительства, тоже участвовавший в выдаче легендарного сербского генерала?..

Патриарх служит молебен. Звучат речи, но туда, вперед, не пробиться, и я обхожу башню кругом, в надежде отыскать надпись со знаменитым и довольно страшноватым пророчеством-проклятием князя Лазаря, которое он произнес перед Косовской битвой. Пророчество это звучит так: «Кто серб и сербского рода, и от сербской крови и колена, а в бой на Косово не придет, да не имеет потомков, ни мужского рода, ни женского. От его руки ничего да не родится, ни красное вино, ни пшеница белая, и да исчезнет род его!»

Но сейчас плита с надписью затянута полотнищем с образом святого князя, а позади башни — вход внутрь, на винтовую лестницу, по которой можно подняться наверх, туда выстроилась очередь. Вокруг площадки — скошенная трава, забор из сетки с колючей проволокой, за ним — кустарник… вдалеке какое-то куполообразное сооружение — наверное, это и есть могила султана Мурата, которого зарезал здесь Милош Обилич… А где, интересно, реки Косова поля — Лаб и Ситница? Наверняка их видно сверху, с башни…

Со мной здоровается смутно знакомый пожилой мужчина — мы виделись два дня назад на фольклорном празднике в Павлице, он запомнил меня и узнал. Он уже торопится уходить, и на прощание советует подняться на башню — оттуда видно все поле битвы. Я так и собираюсь сделать — но вот незадача: со мной большой рюкзак, который взяла в надежде найти здесь попутку до Метохии. Он не тяжелый, но громоздкий — с ним не протиснешься в узкий проход по винтовой лестнице, по которой еще одновременно спускаются сверху. А оставить его внизу… там все вещи, а на дне в пакете с бельем припрятана часть денег…Вроде бы и все свои люди, но мало ли…

В конце концов решаю попросить приглядеть за рюкзаком какую-нибудь из расположившихся на траве компаний, но тут замечаю, что равногорцы из автобуса, за которыми я наблюдаю краем глаза, снялись с места и направляются к выходу. Все. Надо за ними, а то потом не уеду…Эх…

— Эй, мать, зачем тебе такой большой мешок? — окликают на обратном пути какие-то веселые парни. Я развожу руками и неуклюже отшучиваюсь:

— Све… своjе с собом носим!

— Као пуж? (Как улитка?) Ха-ха-ха-ха-ха!..

Стварно, као пуж… Смеюсь тоже, хотя жалко и немного обидно, что из-за дурацкого рюкзака на башню так и не поднялась… И так и не увидела божуры — красные дикие пионы, которые, по преданию, цветут только на Косовом поле и выросли из пролитой здесь крови. Хотя, если подумать, какие пионы в конце июня… Тем более здесь, на этой широте, они, наверное, уже месяца полтора как отцвели…

…Желтый подмаренник, зверобой и ромашки, лиловый шалфей и белый тысячелистник, листья земляники и колоски луговых злаков — этот букетик, собранный на Косовом поле, стоит у меня дома рядом с иконами и прошлогодней освященной вербой. Он давно завял и травы потеряли цвет, но земля, на которой они выросли, священна…

Корнелия

…Она была странная. Ссутуленная, угловатая, со склеенными лаком каштановыми волосами, в розоватом мятом жакетике и юбке до костлявых колен, с крошечной сумочкой и какой-то тряпичной авоськой, где помещалось ее дорожное имущество, она держалась скованно и как-то до назойливости бочком, как человек, которому и очень хочется тепла и внимания, и страшно показаться навязчивым. Ко мне она прицепилась буквально как клещ — потому что очень хотела попрактиковаться в русском языке, который изучала, по ее выражению, «как дикий зверь» — в смысле жадно.

На Видовдан в Грачаницу Корнелия приехала на автобусе из Польши, из своего родного Кракова, и ее, хоть и католичку, приютили на ночлег в монастыре, в одной комнате со мной. А я нервничала, потому что второй день не удавалось дозвониться до таксиста, чей телефон дала мне Валентина, и договориться о поездке в Велику Хочу. Я была в курсе, что неполадки со связью — обычное дело в косовских анклавах, но спокойствия это не прибавляло, тем более что уже к семи часам вечера стало ясно, что ночевать снова придется здесь, в Грачанице. Вчера я обошла все здешние кафаны и гостиницы, но свободных мест, как и следовало ожидать накануне Видовдана, нигде не было. В итоге молодой человек, работавший в кафе напротив монастыря, и его девушка привели меня к своему знакомому, который раньше сдавал комнаты. Знакомый, немолодой хмурый мужчина (кажется, его звали Зоран), комнат уже не сдавал, ссылаясь на безпорядок и разруху в своей холостяцкой берлоге, но узнал, что я русская, и всего на одну ночь совершенно безплатно приютил меня в комнатушке без белья, с перегоревшей лампочкой, но с диванчиком. Опять проситься к нему? Или идти в гостиницу в надежде, что часть приехавших уже отбыла по домам? А может… Совесть не позволяла думать о том, чтобы искать приюта в монастыре, так как мне раньше объяснили, что в последнее время это невозможно без разрешения епископа, и упрашивать об этом будет неправильно с моей стороны, только мучить бедную матушку… Никого мучить я не хотела, и вчера на вопрос тетушек-рукодельниц, продававших на монастырском дворе сувениры и вышитые рубашки, почему я не попрошусь на ночлег, как они, в монастырском конаке, только пожала плечами: ну, они-то, наверное, здесь не просто так, им-то можно… В отличие от меня…

Теперь же, встав перед перспективой нового ночлега, я попыталась осторожно навести справки у Елены, девушки из иконной лавки, с которой вчера разговорилась. «Я могу устроить вас в своей комнате, там есть свободное место, — радостно ответила она. — Только надо спросить благословения у игумении». Я пошла за ней, размышляя, не есть ли это то самое неправильное поведение с моей стороны. Но, к счастью, все оказалось не просто, а очень просто. Может, по случаю праздника, уж не знаю… У меня только спросили паспорт, чтобы записать данные, и устроили в келью — правда, не к Елене, а в другую, свободную, рядом с крошечным монастырским кладбищем. Вместе с той самой Корнелией, предварительно накормив нас в трапезной слоеными пирогами с зеленью и какими-то постными восточными сладостями с орехами.

Бросив рюкзак и оглядевшись, я подалась на улицу — все-таки искать такси на завтра. Корнелия тут же увязалась за мной, несмотря на мои слабые протесты. В ее присутствии я чувствовала себя страшно неуютно и скованно — и потому, что неловко было таскать за собой постороннего человека «туда, не знаю куда» и вести при ней переговоры о деньгах, и потому, что она вообще меня раздражала — хотя вроде бы не мешала, просто скользила рядом ссутуленной тенью, время от времени робко задавая вопросы на неплохом русском. Я злилась, одновременно мучаясь чувством вины оттого, что ничего не могу поделать с этим раздражением, и оттого, что мне совсем, совсем не хочется уделять внимание бедняжке Корнелии.

Мы прошли до моста через речку, потом обратно до площади у монастыря и у кафаны обрели искомое — пожилого мужчину, сидевшего в машине с шашечками. Таксиста звали Цоби — так он представился (уж не знаю, от чего это уменьшительное — может быть, от Слободана? Или вообще прозвище?), и после непродолжительных переговоров мы сторговались и расстались до завтра.

Визит Патриарха Сербского Иринея (на снимке справа, рядом Епископ Теодосий) в монастырь Грачаница.

Я увидела ужас в глазах Корнелии, когда она услышала сумму. Наверное, за эти деньги можно было доехать на автобусе до ее Кракова, а то и до самого Гданьска. Но, во-первых, это было лучше, чем то, что запрашивали таксисты в Косовской Митровице, а во-вторых, не для того я сюда ехала, чтобы отступать на пороге…

Корнелия между тем рассказывала о своих планах — она, оказывается, приехала сюда для участия в некой донорской акции и завтра утром вместе с другими добровольцами пойдет сдавать кровь в местную больницу. «Встану рано, — вдохновенно говорила она, поблескивая огромными карими глазами, — и после плотного завтрака — на акцию!» Это «после плотного завтрака» она повторила несколько раз — видимо, ей понравилось это выражение. У нас-то в России никакого плотного завтрака донорам не полагается — разве что стакан чаю с сахаром, — но может, у них в Польше или в Сербии заведено иначе? Я позавидовала ей — мою-то кровь с гепатитом впору переливать разве что злейшему врагу…

Утром я пошла в церковь на Литургию, а Корнелия — на акцию, «после плотного завтрака», — точнее, видимо, искать, где можно позавтракать в такую рань. Мы распрощались, но, стоя за колонной в храме, спиной к знаменитой фреске со змеем с изображением Страшного суда, я краем глаза заметила за своим плечом знакомую фигуру. Корнелия стояла рядом и крестилась — по-своему, по-католически. Она смущенно улыбнулась мне и шепотом спросила, не слишком ли короткая у нее юбка для такого места. «Все в порядке!» — ободрила ее я, у которой юбка была длинная, но надета сверху на джинсы.

Литургия закончилась быстро — все, кто хотел, причастились вчера, на праздничной Видовданской службе, которую служил Патриарх, поэтому духовенство причащалось в алтаре, а остальным вынесли освященный хлеб, который раздавал епископ Рашко-Призренский Теодосий. Я приняла из рук Владыки белый пористый кубик, окропленный вином, и, возвращаясь, снова заметила округлившиеся от изумления глаза Корнелии, которую очень удивило, что у Православных «свето причешче» раздают прямо в руки. Я, как могла, объяснила, что это не «причешче», и мы снова распрощались — на этот раз окончательно. Она, с сияющими от нетерпения глазами, полетела на свою акцию — брататься своей шляхетской католической кровью с кем-то из нуждающихся в этой крови сербов. А я — собирать рюкзак и снаряжаться в дальнейшую дорогу. Успела еще напроситься на небольшое послушание и вымести притвор в церкви, позавтракать за одним столом с монахинями и Владыкой и подойти под благословение к игумении — и навсегда запомнить теплое прикосновение ее ладони и лучистый взгляд мудрых и ласковых глаз. Незаслуженный — и очень дорогой подарок, как и все встречи в этом путешествии…

Надежда Локтева.

Фото автора.

Окончание следует.

1828
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
0
0
Пока ни одного комментария, будьте первым!

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru